ЛЮБОВЬ И СОКОЛ ФЕДЕРИГО :: ДЕКАМЕРОН

[jaga_lux_2]

Когда все мои подруги по журналу, думаю, уже получили и поздравления и подарки от любимых мужчин, то и я хочу присоединиться со своими скромными пожеланиями любви.
Одно из самыз моих любимых произведений о настоящей любви и благородстве чувств.

Дж. БОККАЧЧО  "ДЕКАМЕРОН"
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
НОВЕЛЛА ДЕВЯТАЯ

     Федериго дельи Альбериги любит, но не любим,  расточает  на  ухаживание
все свое состояние, и  у  него  остается  всего  один  сокол,  которого,  за
неимением ничего  иного,  он  подает  на  обед  своей  даме,  пришедшей  его
навестить узнав об этом, она изменяет свои чувства к нему, выходит  за  него
замуж и делает его богатым человеком.

     Уже смолкла Филомена, когда королева, увидев,  что  рассказывать  более
некому, за исключением Дионео в силу его льготы, весело  сказала:  -  Теперь
мне предстоит сказывать, и я, дорогие дамы, охотно исполню  это  в  новелле,
отчасти похожей на предыдущую, и не для того только, чтобы вы познали, какую
силу имеет ваша красота над благородными сердцами, но дабы вы уразумели, что
вам самим надлежит, где следует, быть подательницами ваших наград, не всегда
предоставляя руководство судьбе, которая расточает их  не  благоразумно,  а,
как бывает в большинстве случаев, несоразмерно.
     Итак, вы должны знать, что жил, а может  быть,  еще  и  живет  в  нашем
городе Коппо ди Боргезе Доменики, человек уважаемый и с большим  влиянием  в
наши дни и за свои нравы и доблести, более чем по своей  благородной  крови,
весьма почтенный и достойный вечной славы; когда он  был  уже  в  преклонных
летах, он часто любил рассказывать своим соседям и другим о прошлых делах, а
делал он это лучше и связнее и с большею  памятью  и  красноречием,  чем  то
удавалось кому другому.
     В числе  прочих  прекрасных  повестей  он  часто  рассказывал,  что  во
Флоренции проживал когда-то молодой человек, сын мессера Филиппе  Альбериги,
по имени Федериго, который в делах войны, и в  отношении  благовоспитанности
считался выше всех других юношей  Тосканы.  Как  то  бывает  с  большинством
благородных  людей,  он  влюбился  в  одну  знатную  даму,  по  имени  монну
Джьованну, считавшуюся в свое время  одной  из  самых  красивых  и  приятных
женщин, какие только были во Флоренции; и дабы заслужить ее любовь,  являлся
на турнирах и военных играх, давал празднества,  делал  подарки  и  расточал
свое состояние без всякого удержа; но она, не менее честная,  чем  красивая,
не обращала внимания ни на то, что делалось ради нее, ни на  того,  кто  это
делал.  Итак,  когда  Федериго  тратился  свыше  своих  средств,  ничего  не
выгадывая, вышло, как  тому  легко  случиться,  что  богатство  иссякло,  он
очутился бедняком, и у него не осталось ничего, кроме  маленького  поместья,
доходом с которого он едва жил, да еще сокола, но сокола из лучших  в  мире.
Вот  почему,  влюбленный  более,  чем  когда-либо,  видя,   что   не   может
существовать в городе так, как бы ему хотелось, он отправился в  Кампи,  где
находилась его усадьба; здесь, когда представлялась возможность, он охотился
на птиц и, не прибегая к помощи других, терпеливо переносил свою бедность.
     Когда Федериго уже дошел  до  последней  крайности,  случилось  в  один
прекрасный день, что муж монны Джьованны заболел и, видя себя приближающимся
к смерти, сделал завещание. Будучи богатейшим человеком, он назначил  в  нем
своим  наследником  сына,  уже  подросшего,  затем  определил,  чтобы  монна
Джьованна, которую он очень любил, наследовала сыну, если бы случилось,  что
тот умрет, не  оставив  законного  потомства;  а  сам  скончался.  Оставшись
вдовою, монна Джьованна, по обычаю наших дам, ездила с своим сыном на лето в
деревню, в одно свое  поместье,  в  очень  близком  соседстве  от  Федериго,
вследствие  чего  вышло,  что  тот  мальчик  начал  сближаться  с  Федериго,
забавляясь птицами и собаками; не раз он видел, как летает  сокол  Федериго,
он сильно ему приглянулся, и у него явилось большое желание приобрести  его,
но попросить о том он не решался, зная, как он был дорог хозяину.
     Так было дело, когда случайно мальчик заболел;  это  страшно  опечалило
мать, ибо он у нее был один и  она  любила  его  как  только  можно  любить.
Проводя около него целые  дни,  она  не  переставала  утешать  его  и  часто
спрашивала, нет ли чего-нибудь, чего бы он пожелал, и просила сказать  ей  о
том, ибо если только возможно то достать, она наверно  устроит,  что  оно  у
него будет. Мальчик, часто слышавший такие  предложения,  сказал:  "Матушка,
если вы устроите, что у меня будет  сокол  Федериго,  я  уверен,  что  скоро
выздоровлю". Мать, услыхав это, несколько задумалась  и  начала  соображать,
как ей поступить. Она знала, что  Федериго  долго  любил  ее  и  никогда  не
получил от нее даже взгляда, вот почему она сказала себе: "Как пошлю  я  или
пойду просить у него этого сокола, который, судя по  тому,  что  я  слышала,
лучше из всех, когда-либо летавших, да кроме того его и содержит? Как буду я
так груба, чтобы у порядочного человека, у которого не осталось никакой иной
утехи, захотеть отнять именно ее?" Остановленная такою мыслью, хотя и вполне
уверенная в том, что получила бы сокола, если бы  попросила,  не  зная,  что
сказать, она не отвечала сыну и при том и осталась. Наконец, любовь  к  сыну
так превозмогла ее, что она решилась удовлетворить его  и,  что  бы  там  ни
случилось, не посылать, а пойти за соколом самой и принести, и она  ответила
сыну: "Утешься, сынок мой, и постарайся поскорее выздороветь, ибо  я  обещаю
тебе, что первой моей заботой завтра утром будет пойти за ним, и  я  принесу
его тебе".  У  обрадованного  этим  мальчика  в  тот  же  день  обнаружилось
некоторое улучшение.
     На следующее утро монна Джьованна, в сопровождении одной  женщины,  как
бы гуляя, направилась к маленькому домику Федериго и велела вызвать его. Так
как время тогда не благоприятствовало охоте, да он  не  ходил  на  нее  и  в
прошлые дни, он был в своем огороде, занимаясь кое-какой  работой.  Услыхав,
что  монна  Джьованна  спрашивает  его  у  дверей,  страшно   изумленный   и
обрадованный,  он  побежал  туда.  Та,  увидя  его  приближающимся,   встала
навстречу ему с женственной приветливостью,  я  когда  Федериго  почтительно
приветствовал ее, сказала: "Здравствуй,  Федериго".  И  она  продолжала:  "Я
пришла вознаградить тебя за те убытки, которые ты понес  из-за  меня,  когда
любил меня более, чем тебе следовало; и  награда  будет  такая:  я  намерена
вместе с этой моей спутницей пообедать у тебя сегодня по-домашнему". На  что
Федериго скромно ответил:  "Мадонна,  я  не  помню,  чтобы  получил  от  вас
какой-либо ущерб, напротив, столько блага, что если я когда-либо чего стоил,
то случилось это благодаря вашим достоинствам и той любви, которую я  к  вам
питал, и я уверяю вас, ваше любезное посещение мне гораздо дороже, чем  если
бы я вновь получил возможность тратить столько, сколько я  прежде  потратил,
хотя вы и пришли в гости к бедняку". Сказав это, он, смущенный, принял ее  в
своем доме, а оттуда повел ее в сад и  там,  не  имея  никого,  кто  бы  мог
доставить ей общество, сказал: "Мадонна, так как здесь нет  никого,  то  эта
добрая женщина, жена того работника, побудет с вами, пока  я  пойду  и  велю
накрыть на стол".
     Несмотря на то, что бедность его была крайняя, он никогда не  сознавал,
как бы то следовало, что без всякой меры расточил свои богатства; но  в  это
утро, не находя ничего, чем бы мог учествовать  свою  даму,  из-за  любви  к
которой он  прежде  чествовал  бесконечное  множество  людей,  он  пришел  к
сознанию всего; безмерно тревожась, проклиная судьбу, вне себя,  он  метался
туда и сюда, не находя, ни денег, ни вещей, которые можно было бы  заложить;
но так как час был поздний и велико желание чем-нибудь угостить  благородную
даму, а он не хотел обращаться не то что к кому другому, но  даже  к  своему
работнику, ему бросился в глаза его дорогой  сокол,  которого  он  увидал  в
своей комнатке, сидящим на насесте; вследствие чего, недолго думая, он  взял
его и, найдя его жирным, счел его достойной снедью для такой дамы. Итак,  не
раздумывая более, он свернул ему шею и велел  своей  служанке  посадить  его
тотчас же, ощипанного и приготовленного, на вертел в  старательно  изжарить;
накрыв стол самыми белыми скатертями, которых у него еще осталось несколько,
он с веселым лицом вернулся к даме в сад и сказал, что обед, какой только он
был в состоянии устроить для нее, готов. Та, встав с своей спутницей,  пошла
к столу; не зная, что они едят,  они  вместе  с  Федериго,  который  радушно
угощал их, съели прекрасного сокола.




     Когда убрали со стола и они провели с ним некоторое  время  в  приятной
беседе, монне Джьованне показалось, что наступило время сказать  ему,  зачем
она пришла, я, ласково обратившись к нему, она начала  говорить:  "Федериго,
если ты помнишь твое прошлое и мое честное отношение  к  тебе,  которое  ты,
быть может, принимал за жестокость и  резкость,  то,  я  не  сомневаюсь,  ты
изумишься моей самонадеянности, узнав причину, по которой главным образом  я
пришла сюда. Если бы теперь или когда-либо у тебя  были  дети  и  ты  познал
через них, как велика бывает сила любви, которую к ним питают, я уверена, ты
отчасти извинил бы меня. Но у тебя их нет, а я, у которой есть  ребенок,  не
могу избежать закона, общего всем матерям; и вот, повинуясь его власти,  мне
приходится,  несмотря  на  мое  нежелание  и  против  всякого   приличия   и
пристойности, попросить у тебя  дара,  который,  я  знаю,  тебе  чрезвычайно
дорог, и не без причины, потому  что  твоя  жалкая  доля  не  оставила  тебе
никакого другого удовольствия, никакого развлечения, никакой утехи,  и  этот
дар - твой сокол, которым так восхитился мой мальчик, что если я не  принесу
его ему, боюсь, что его болезнь настолько ухудшится,  что  последует  нечто,
вследствие чего я его утрачу. Потому прошу тебя, не во имя любви, которую ты
ко мне питаешь и которая ни к чему  тебя  не  обязывает,  а  во  имя  твоего
благородства, которое ты своею щедростью проявил более, чем кто-либо другой,
подарить его мне, дабы я могла сказать, что этим  даром  я  сохранила  жизнь
своему сыну к тем обязана тебе навеки".
     Когда Федериго услышал, о чем просила его дама,  и  понял,  что  он  не
может услужить ей, потому что подал ей  сокола  за  обедом,  принялся  в  ее
присутствии плакать, прежде чем был в состоянии что-либо ответить.  Дама  на
первых порах вообразила, что происходит это скорее от горя, что ему придется
расстаться с дорогим соколом, чем от какой-либо другой причины,  и  чуть  не
сказала, что отказывается от него, но,  воздержавшись,  обождала,  чтобы  за
плачем последовал ответ Федериго, который начал так: "Мадонна, с тех пор как
по милости божией я обратил на вас свою любовь, судьба представлялась мне во
многих случаях враждебной, и я сетовал на нее,  но  все  это  было  легко  в
сравнении с тем, что она учинила мне теперь, почему я никогда не примирюсь с
ней, когда подумаю, что вы явились в мою бедную хижину, куда, пока она  была
богатой, вы не удостаивали входить; что вы просите у меня небольшого дара, а
судьба так устроила, что я не могу предложить вам его;  почему,  об  этом  я
скажу вам вкратце. Когда я услыхал, что  вы  снизошли  прийти  пообедать  со
мною, я, принимая во внимание ваши  высокие  достоинства  и  доблесть,  счел
приличным и  подобающим  учествовать  вас,  по  возможности,  более  дорогим
блюдом, чем какими вообще чествуют  других;  потому  я  вспомнил  о  соколе,
которого вы у меня просите, о его качествах, и счел его  достойной  для  вас
пищей, и сегодня утром он был подан вам изжаренным на блюде; я полагал,  что
достойно им распорядился; узнав теперь, что вы желали  его  иметь  в  другом
виде, я так печалюсь невозможностью услужить вам, что, кажется мне,  никогда
не буду иметь покоя". Так сказав, он  велел  в  доказательство  всего  этого
бросить перед ней перья и ноги и клюв сокола.
     Когда дама увидела и услыхала это, на первых порах упрекнула его за то,
что он заколол такого сокола, чтобы  угостить  им  женщину,  а  затем  стала
восхвалять про себя  его  великодушие,  которое  не  в  силах  была  умалить
бедность. Затем, утратив надежду получить сокола, а вследствие этого  полная
сомнений относительно здоровья ребенка, она, печально простившись, вернулась
к сыну, который, вследствие ли горя, что не мог получить сокола, или привела
его к тому болезнь, по  прошествии  немногих  дней  скончался  к  величайшей
скорби матери. Пробыв некоторое время в слезах и  горести,  она,  оставшаяся
богачихой и еще молодой, несколько раз была побуждаема братьями снова  выйти
замуж. Хотя она того и не желала, но видя, что к ней пристают,  вспомнила  о
доблести Федериго и о  его  последней  щедрости,  когда  он  заколол,  чтобы
учествовать ее,  такого  сокола,  и  сказала  братьям:  "Если  б  вы  на  то
согласились, я охотно осталась бы так, как есть:  но  если  уж  вам  угодно,
чтобы я вышла замуж, я по чести не изберу  никого  другого,  кроме  Федериго
дельи Альбериги". На это братья ответили, глумясь над ней: "Глупая,  что  ты
говоришь, как хочешь ты выйти за человека, у которого нет ничего на  свете?"
А она на это им в ответ: "Братцы мои, я отлично знаю, что все  так,  как  вы
говорите, но я предпочитаю мужчину,  нуждающегося  в  богатстве,  богатству,
нуждающемуся в мужчине".  Братья,  узнав  об  ее  решении  и  зная  доблести
Федериго, хотя он был и беден, выдали ее за него со всем ее богатством,  как
она того желала. Получив в жены такую женщину, которую он любил, став, кроме
того, богачом и лучшим, чем прежде, хозяином, он в радости и веселии  провел
с ней остаток своих дней.

МИКОЛА ЛУКАШ
КАНЦОНИ «ДЕКАМЕРОН»

І

Я так пишаюсь із своєї вроди,
Що не знайду повік
У іншому коханні насолоди.
 
У себе гляну - бачу я ті чари,
Що вид їх душу втіхою сповняє,
Ні давні згадки, ні новії мари,-
Ніщо розкошів тих не проганяє.
Краси такої більш ніде немає,
I я не жду повік
Нових забав, нової насолоди.
 
Ту втіху несказанно чарівничу,
Коли захочу, завше можу мати,
Вона приходить, як її покличу,
Сп'яняти душу, серце звеселяти;
Який то скарб коштовний, пребагатий -
Той не збагне повік,
Хто не зазнав такої насолоди.
 
Що більше я на скарб отой дивлюся,
То дужче загоряюся жагою,
Я ті розкоші п'ю і не нап'юся,
Коли ж я спрагу серця заспокою?
Знемогою охоплена п'янкою,
Не хочу я повік
Деінде засягати насолоди.
 
 
ІІ

Щаслива я над всяке порівняння:
Здійснилися усі мої бажання!
 
Прийди ж до мене, владарю Амуре,
Всіх благ моїх і радощів причино;
З тобою заспіваю
 
Не про зітхання, не про дні зажури,
Що ти змінив на втіху доброчинно,
А про жагу безкраю,
Що в ній горю, щаслива, й не згоряю,
Тобі мої несучи обожання.
 
В той день, як загорілась я жагою,
Явив, Амуре, ти моєму зору
Коханця молодого,
Що силою, завзяттям і красою
Над усіма у світі візьме гору -
Нема ніде такого...
Я мрію і співаю лиш про нього,
Лише йому палке моє кохання.
 
Але найбільше те мене втішає,
Що милому і я так само мила
З твоєї ласки, Боже!
На сьому світі все тепер я маю,
Усе, чого душа моя хотіла,
А на тім світі, може,
Господь Всевишній люблячим поможе
I нам дарує вічне раювання.
 
 
III

Моя жорстока доле!
З кохання я страждаю,
Як не страждав, мабуть, ніхто ніколи.
 
Предвічний Зодчий всього світострою
Собі на осолоду
Створив мене веселою, живою
I дав мені напрочуд дивну вроду,
Споріднену з красою,
Що в небесах сіяє в рід із роду;
Та, на мою знегоду,
Небагатьом помітна -
Свічу я на земному видноколі.
 
Як я лише ввійшла в літа дівочі,
То був у мене милий,
Що заглядав мені кохано в очі,
Які його уяву полонили;
Чудові дні і ночі -
Як швидко лине час той легкокрилий!
У пестощах летіли.
Бо й я ж його кохала,
Та він зав'яв од подиху недолі.
 
А потім другий - пишний, гордовитий
Узяв мене у руки,
I світ мені жалобою повитий,
I мушу я любить його з принуки;
Немов несамовитий,
Мене ревнує він - о люті муки!
Я гину із розпуки...
Чи ж я на те вродилась,
Щоб лиш його коритися сваволі?
 
Кляну тепер годину ту печальну,
Коли я поміняла
Дівочу скромну сукню на вінчальну,
Коли я в церкві слово "так" сказала.
В ту мить гірку, безжальну
Я світ собі навіки зав'язала...
Ох, краще б я сконала,
Ніж по сумнім весіллі
Такі терпіти несказанні болі!
 
О перший милий, друже незабутий,
Молю тебе, благаю
На мене знову любо позирнути
З далекого надзоряного краю.
О, дай мені відчути,
Що пломінь наш не згас у дні відчаю;
До осяйного раю
Візьми мене, мій любий,
Звільни мене з плачевної юдолі!


 
 
IV

Я плачу і ридаю,
Болить і мліє серце моє хворе,-
Ніяк жалю од зради не поборе.
Як ти, Амуре, звів мені на очі
Ту, що по ній даремно я зітхаю
I в'яну від журботи,
 
Вона здалась мені взірцем чесноти,
Я зразу полюбив її без краю;
За диво те уроче
Умер би я охоче!
Та то був сон: пробудження суворе
Явило правду, серцеві на горе.
 
Вона також була немов зичлива
Мені, своєму вірному рабові;
Голубив я надію,
Що відтепер навік заволодію
Безцінними клейнодами любові.
Але моя вродлива
Натхненниця зрадлива
На іншого звернула раптом зори -
Кінець моєму щастю надто скорий!
 
Знебувся я в жорстокому вигнанні,
Вразливе серце плаче знову й знову,
Від розпачу я гину
I проклинаю день той і годину,
Коли я взрів красу її чудову.
Кляну своє кохання,
I вірне женихання,
I мрії про блаженство яснозоре...
В моїй душі кипить огненне море.
 
Я визволу не бачу із зажури,
Ніщо мене розважити не може...
З безмежного відчаю
Одного лиш - навік заснуть - бажаю.
Молю тебе, любові милий боже:
Скінчи скоріш, Амуре,
Життя моє похмуре;
В надземнії полинувши простори,
Звільнюся я від навісної змори.
 
Немає інших ліків на ті болі,
Як смерть, що всі страждання присипляє;
Зішли ж її до мене,
Нехай урве се нидіння злиденне,
Бо жити в мене сили вже немає...
Зроби кінець недолі,
В твоїй се, боже, волі,-
Хай не тривожать більш мої докори
Жорстокої зрадливої синьйори.
 
Співаю я жалі свої не всує:
Ніхто тебе не зможе перейняти,
Моя тужлива пісне,
Бо серця так нікому біль не тисне;
Та хай тебе почує бог крилатий,
Амур нехай почує
Й пошле, чого молю я,-
Як упадуть життя сього затвори,
Тоді мої скінчаться з світом спори.
 
Я плачу і ридаю,
Болить і мріє серце моє хворе,-
Ніяк жалю од зради не поборе.
 
 
V

Амуре, через сяйво
Ясних очей коханої моєї
Рабом я став у тебе, як і в неї.
 
Як з тих очей упав на мене промінь,
Враз серце загорілося жагою:
Твоя, Амуре, сила
Влила у нього невгасимий пломінь.
Я зваблений чудовною красою,
Навіки полонила
Мене красуня мила,-
Ніщо проти вродливиці тієї
Усі на світі рожі і лілеї.
 
Я став її невільником покірним,
Але не знаю я, чи їй відомо,
Про що я сню і мрію,
Чого я прагну серцем щирим, вірним,
Амуре-боже, лиш тобі одному
Я звірив досі тії
Бажання і надії;
Ти знаєш - ласка владарки моєї
Мені за всі дорожча привілеї.
 
Молю ж,тебе, володарю мій любий,
Подай їй вістку про моє кохання
Палке і невтоленне,
Що може привести мене до згуби;
Скажи їй про тяжке моє страждання,
Що серце рве шалено;
Схили її до мене,
Яви ознаку милості твоєї,-
Знеси мене в любовні емпіреї.


 
 
VI

Любов, коли я вирвуся з неволі
Жорстокої твоєї,
Довіку я не знатиму недолі.
 
Я дівчинкою вийшла молодою
Навстріч тобі не для війни, для миру;
Довірливо усю я склала зброю,
Впевняючись на нашу дружбу щиру,
А ти напала, зрадивши довіру,
I, стомлена борнею
I зранена, уже лежу я долі.
 
I ти мене в кайдани закувала,
Не зглянулась на сльози і докори.
I віддала, як бранку, на поталу
Тому, хто народивсь мені на горе;
А в нього серце горде і суворе,
Обковане бронею, -
Ніщо йому мої жалі і болі.
 
Мене не хоче слухати упертий -
Даремна мова, марні всі благання...
Несила жити і незмога вмерти,
Щодень, щомить ростуть мої страждання,
Вволи ж, любов, одно моє бажання:
Нас сіттю однією
Із ним оплутай - у твоїй се волі.
 
А як сього не хочеш ти вчинити,
То розв'яжи хоч вузлики надії;
Утихне, може, біль несамовитий,
I знов я світу білому зрадію,
I знов на вроду я похорошію, -
Троянди і лілеї
У мене знов пишатимуть на чолі.
 
 
VII

О Боже, я нещасна!
Невже того не зможу повернути,
Що доля одняла мені напасна?
 
Не знаю я, що діється зо мною,
Та серце б'ється знову
В передчутті блаженства неземного...
О раю мій, єдиний мій покою,
Скажи мені хоч слово -
Не жду я втіхи більше ні од кого,
Од тебе лиш одного...
Лише з тобою можу я забути
Журбу мою, скорботу повсякчасну.
 
Якась нова, незнана ще одрада
Мені бентежить душу,
Ллючи бальзам на давню в серці рану.
Жаги нової непоборна влада,
Се визнати я мушу,
Мене вже охопила полум'яно
Й тривожить ненастанно -
Незмога і вночі мені заснути
Од страсті, що палає непогасно.
 
Скажи ж, коли моя здійсниться мрія,
Скажи мені, мій милий,
Коли з'єднає нас палке кохання?
Я вірю - не зведе мене надія,
Та ждать не маю сили:
Нехай коротким буде час чекання
I вічним - раювання!
З тобою в парі хочу я відчути,
Яке життя чудове і прекрасне!
 
Прийди ж, коханий, у мої обійми -
В любовній тій розкоші
Я без вагань і без жалю потону.
Палким цілунком душу з мене вийми,
О любий мій, хороший!
А я тебе, клянуся, вже до скону
Не випущу з полону!
Як я люблю. повинен ти збагнути -
Про те моя канцона каже ясно.
 
 

VIII

Таке велике благо
Ти дав мені, Амуре милостивий,
Що я горю в твоїм огні, щасливий.
 
По вінця серце радістю налите
Розкошами п'янкими
I захватом любовним...
Мій вид ясний не може не явити
Усьому світу зримо,
Що в сяєві чудовнім,
В блаженстві невимовнім
В високу вись летять мої пориви
До гордої божественної діви.
 
Та не скажу ніякими словами
I пензлем не змалюю,
Яке моє кохання,
Не назову ім'я тієї дами,
Що палко так люблю я.
Бо наше раювання
Змінилось би в страждання.
Хай таємниці благосні покриви
Амур над нами розпростре зичливий.
 
Хто міг би думать, що в мої обійми
Схоплю я ту розкішну,
Ту недосяжну мрію?
Як я скажу - хто віри мені дійме,
Що я ту вроду пишну
Вже цілувати смію?
Я радості не крию,
Щасливий я, блаженний я правдиво,
Одно втаю - хто учинив те диво.
 
 
IX

Я молода, і в дні ясного маю,
Втішаючись пробудженням любові,
Я весело і радісно співаю.
 
Гуляю я зеленими лугами,
Де квітнуть білі лілії і рожі,
Де розпустились золотунці гожі;
Іду й рівняю з пишними квітками
Того, кого люблю я до нестями:
Коханому моєму юнакові
Я віддана без міри і без краю.
 
Коли побачу де найкращі квіти,
На того схожі, що його люблю я,
Я їх зриваю й ніжно їх цілую,
Готова душу їм свою одкрити
I про кохання з ними говорити,
I волосом своїм тонким, шовковим
Вінок із тих квіток перевиваю.
 
Люблю квітки за їхню милу вдачу,
За пишний цвіт, за аромат духмяний,
Ще більш за те, що образ той коханий,
Мов наяву, в подобі їхній бачу.
Мою любов глибоку і гарячу
Не висловить ніколи жодній мові:
Не треба слів - про неї я зітхаю.
 
Та то не ті гіркі й тяжкі зітхання,
Які, бува, терзають серце горем,
Жалем його пригнічують суворим:
Ясні й легкі, мов вітерця дихання.
Вони долинуть до мого кохання...
До мене прийде лицар мій чудовий
Перш, ніж гукну: "Прийди, бо вмру з відчаю!"
 
 
X

Якби любов без ревнощів бувала,
То жодна жінка в світі
Щасливістю мені б не дорівняла.
 
Коли красу, і силу,
I юність ми цінуєм в кавалері,
I ніжність, і ласкавість,
I душу горду й смілу,
I розум, і дотепність, і манери,
Й веселощі, і жвавість,-
То можу я сказати всім на зависть:
Сі цноти розмаїті
В тому злились, кого я покохала.
 
Але як подивлюся,
То всі жінки такі ж, як я, розумні
I теж того шукають;
I я уже боюся,
I душу точить вічний страх і сумнів,
Що всі його бажають,
На скарб мій любий очі поривають...
Нема такої миті,
Щоб я із того горя не зітхала.
 
Якби я мала певність,
Що він так само вірний, як і гарний,
То зроду б мою душу
Так не терзала ревність...
Та бачу я, що острах мій не марний,
I я його не зрушу;
Щодень, щомить я стерегтися мушу,
Щоб милого у сіті
Суперниця лукава не впіймала.
 
Я всіх прошу - на Бога,
Хороші ви мої жінки й дівчата,
О, будьте милостиві,
Не надьтеся на нього,
Не важтеся його перелюбляти,
Спокусниці звабливі,
Бо буду я страшна в своєму гніві:
За любощі розбиті
Гірким плачем поплатиться зухвала!
 
© Aerius, 2004