HOMO LUDENS :: ЛЮДСКИЕ МНЕНИЯ - ИГРА ДЕТЕЙ?

[jaga_lux_2]

Заканчивая тему "игра и человек" не могу не упомянуть еще одного автора, книги которого были написаны довольно давно, но проникли в культурный дискурс нашего общества сравнительно недавно по известным причинам. И справедливо завоевали одно из ключевых мест.

All the world's a stage,
And all the men and women merely players;
They have their exits and their entrances,
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages.
                        Shakespeare


Йохан Хёйзинга                                                         Эволюционный путь человечества?

Homo ludens, или Человек играющий, по определению Аристотеля, - это книжка о том, какую роль играет игра в различных областях нашей жизни - от военного дела до языка. Хёйзинга последовательно разбирает различые сферы культуры по главам, в каждом из них вычленяя игровой элемент, его значение и роль. Причем все это - с исторической точки зрения, "с древнейших времен до наших дней". 

В результате получается совершенно неожиданный и интересный взгляд на привычные сферы. Действительно, игра есть везде, и хотя прийти к этому заключению вроде бы не так уж и сложно, однако очарование книги отнюдь не в простой констатации.
В общем, книжка поражает - одновременно и серьезное культурологическое исследование и как бы шутка автора, выбравшего столь удивительную тему и угол зрения. Все знают, что наша жизнь игра, но только Хёйзинге пришло в голову попытаться объяснить, как она игра, когда, где и почему.



Хейзинга Йохан. Homo Ludens. Статьи по истории культуры

Отрывки

...Заслуживает внимания, что этот сдвиг к
большей серьезности затронул и неатлетические игры, в особенности основанные на
умственном расчете, такие, как шахматы или карты.
В настольных играх на доске и играх с ходами, весьма значимых уже у первобытных
народов, с самого начала, даже если это азартные игры (типа игры в рулетку),
присутствует элемент серьезного. Атмосфера радостного веселья им вряд ли
присуща, и прежде всего там, где случай не играет никакой роли, как например в
шашках, шахматах, осаде замка, мельнице1* и т.п. Тем не менее, эти игры сами по
себе полностью подпадают под дефиницию игры.



Лишь в самое последнее время
общественное мнение благодаря общепризнанным чемпионатам, публичным со-
188
Глава XII
ревнованиям, регистрации рекордов, газетным репортажам в присущем им стиле стало
причислять к спорту все эти .умственные игры, как на доске, так и карточные.
Игра в карты отличается от игр на доске прежде всего тем, что карты не исключают
роль случая. В той мере, в какой карты являются азартной игрой, они граничат и
по своему настроению, и как род духовного занятия с игрой в кости, не слишком
подходящей для организации клуба или публичного соревнования. Умственные же виды
игры в карты, напротив, допускают такое развитие. Здесь все возрастающая
серьезность выглядит особенно убедительно.


От ломбера и кадрили через вист и до
бриджа карточная игра проходит процесс утончающейся усложненности, но только в
бридже современные социальные механизмы полностью берут верх над игрою. Со
своими учебниками и системами, крупными мастерами и профессиональными тренерами
он превратился в убийственно серьезное дело. Недавнее газетное сообщение
оценивало годовой доход четы Калбертсонов2* более чем в 200.000 долларов. Как
долгое и всеобщее craze [безумие] бридж ежедневно поглощает огромное количество
духовной энергии -- будь то на благо или же во вред обществу.

О благородном диагоге (диагоге) [препровождении времени] в том смысле слова, который придавал
ему Аристотель, здесь едва ли может идти речь: это совершенно бесплодное умение,
которое лишь односторонне оттачивает умственные способности и вовсе не обогащает
душу, сковывает и растрачивает массу интеллектуальной и духовной энергии,
которой можно было бы найти куда лучшее применение... хотя, впрочем, боюсь, что
ее использовали бы еще хуже. Место, которое бридж занимает в нашей сегодняшней
жизни, означает, казалось бы, неслыханное усиление игрового элемента в нашей
культуре. Однако это вовсе не так. Чтобы действительно играть, человек должен,
пока он играет, вновь стать ребенком. Но можно ли утверждать это, говоря об
увлечении этой чрезвычайно рафинированной умственной игрой? А если нет, то игре
здесь недостает ее самого главного качества.


Попытка исследовать нашу повседневную неразбериху на наличие в ней игрового
содержания всякий раз приводит нас к заключениям, которые противоречат друг
другу. В спорте следовало бы говорить о деятельности, осознаваемой и признанной
в качестве игры, но при этом доведенной до такой степени технической
организованности, материальной оснащенности и научного осмысления, что в
коллективном и публичном занятии ею возникает угроза потери самого духа игры.

Нынешней тенденции переходить от игрового к серьезному противостоят явления,
казалось бы, противоположного свойства. Определенные занятия, вызванные
материальным интересом, нуждою или потребностью и первоначально никак не
проявляющиеся в игровых формах, приобретают затем некие вторичные качества,
которые трудно назвать иначе, нежели игровыми. Значимость действий
ограничивается в них некоей замкнутой сферой, и распространяемые на них правила
теряют свою всеобщую приложимость.
189 Homo Judens
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Heiz/index.php



В случае спорта -- это игра, все более жест-кая в своей растущей серьезности, но при этом все так же считающаяся игрою; в
другом случае -- серьезное занятие, вырождающееся в игру, но продолжающее
считаться серьезным. Оба эти явления объединяет сильное агональное чувство,
которое по-прежнему правит миром, хотя и в иных формах, чем раньше.
В распространении этого агонального чувства, увлекающего мир в сторону игры,
присутствует чисто внешний фактор, в основе своей независимый от духа культуры,
а именно то, что сообщение между людьми во всех областях и с использованием
самых различных средств стало гораздо легче, чем раньше.

Техника, публичность
информации, пропаганда во всем подталкивают к конкуренции и делают возможным
удовлетворение этого побуждения. Коммерческое соревнование не принадлежит к
области изначальных древних, священных игр. Оно появляется, когда торговля
начинает создавать зоны активности, внутри которых одни стараются одержать верх
над другими и вывести их из игры. Ограничительные правила, то есть обычаи
торговли, вскоре делаются в таких местах совершенно необходимыми. До
сравнительно поздних времен торговая конкуренция оставалась на достаточно
примитивном уровне.

Лишь внедрение современных средств сообщения, коммерческой
рекламы и статистики делает ее интенсивной. Не могло не случиться, что понятие
рекорд, возникшее в спорте, завоевало себе место и в деловой жизни. Рекорд в его
нынешнем обиходном значении первоначально означал отметку, которую пришедший
первым конькобежец -- если не выходить из голландских понятий -- оставлял на
балке в трактире. Сравнительная статистика торговли и производства сделала этот
элемент спорта достоянием экономической и технической жизни. Всюду, где
промышленные достижения обнаруживают свою спортивную сторону, царит погоня за
рекордами: наибольшее водоизмещение почтового судна, голубая лента за самый
короткий по времени трансатлантический рейс.



Чисто игровой элемент полностью
оттесняет здесь на задний план соображения пользы: серьезные вещи превращаются в
игру. Крупное предприятие сознательно внедряет в среду своего персонала
спортивный фактор, чтобы повысить производительность. Так процесс снова
обращается вспять: игра переходит в серьезное. На церемонии присвоения почетной
степени в Роттердамской высшей торговой школе доктор А. Ф. Филипс заявил
следующее: "Со времени моего вступления в ААО3* между техническим и коммерческим
руководством шло соревнование в борьбе за первенство. Один старался производить
столько, чтобы, как он полагал, коммерческое руководство не поспевало со сбытом,
другой же пытался продать столько, чтобы производство не могло угнаться за
сбытом, и это соревнование не утихало.

То один был впереди, то другой одерживал
победу; ни мой брат, ни я никогда, собственно говоря, не рассматривали наше дело
как некую поставленную перед нами задачу, но скорее как спорт, навыки которого
мы старались привить нашим сотрудникам и младшему поколению".
190   Если же мы постараемся придерживаться очевидного и приемлемого
для непредвзятого мышления понятия игры, то чтобы квалифицировать то или иное
явление как игру, понадобится нечто большее, чем всего лишь игровое
пространство. Игра фиксируется во времени, она сама по себе исчерпывается и вне
себя самой не имеет никакой собственной цели.

Ее поддерживает сознание
радостного отдохновения, вне требований обыденной жизни. Все это не подходит
науке. Ибо она ищет прочного контакта с всеобщей реальностью, значимости для
этой реальности. Ее правила -- в отличие от правил игры -- не являются
незыблемыми раз и навсегда. Опыт постоянно изобличает ее во лжи, после чего она
сама себе изменяет. Правила игры нельзя уличить во лжи. Игру можно варьировать,
но в нее нельзя вносить изменения.

...Повседневная жизнь современного общества во все возрастающей степени
определяется свойством, которое имеет некоторые общие черты с чувством игры и в
котором, как может показаться, скрыт необычайно богатый игровой элемент
современной культуры. Это свойство можно лучше всего обозначить как пу-эрилизм,
понятие, передающее наивность и ребячество одновременно. Но ребяческая наивность
и игра -- это не одно и то же.
Когда я несколько лет тому назад пытался охватить ряд внушающих опасение явлений
современной общественной жизни термином пуэри-лизм1 5*, я имел в виду сферы
деятельности, в которых человек нашего
194
Глава XII
времени, прежде всего как член того или иного организованного коллектива, ведет
себя словно бы по мерке отроческого или юношеского возраста.

Это касается
большей частью навыков, вызванных или поддерживаемых техникой современного
духовного общения. Сюда попадает, например, легко удовлетворяемая, но никогда не
насыщаемая потребность в банальных развлечениях, жажда грубых сенсаций, тяга к
массовым зрелищам. На несколько более глубоком уровне к ним примыкают: бодрый
дух клубов и разного рода объединений с их обширным арсеналом броских знаков
отличия, церемониальных жестов, лозунгов и паролей (кличей, возгласов,
приветствий), маршированием, ходьбой строем и т.п.

Свойства, психологически
укорененные еще глубже, чем вышеназванные, и также лучше всего подпадающие под
понятие пуэрилизма, это недостаток чувства юмора, вспыльчивая реакция на то или
иное слово, далеко заходящая подозрительность и нетерпимость к тем, кто не
входит в данную группу, резкие крайности в хвале и хуле, подверженность любой
иллюзии, если она льстит себялюбию или групповому сознанию. Многие из этих
пуэрильных черт более чем достаточно представлены в ранних культурных эпохах2,
но никогда с такой массовостью и жестокостью, с какими они распространяются в
общественной жизни нашего времени.



Здесь не место для обстоятельного
исследования исходных причин и дальнейшего роста данного явления культуры. К
числу факторов, которые в нем участвуют, относятся, во всяком случае, такие, как
приобщение к духовным контактам широких полуграмотных масс, ослабление моральных
стандартов и чрезмерно завышенная роль провожатого, которую техника и
организация предоставили обществу. Состояние духа, свойственное подростку, не
обузданное воспитанием, привычными формами и традицией, пытается получить
перевес в каждой области и весьма в этом преуспевает. Целые области формирования
общественного мнения пребывают в подчинении темпераменту подрастающих юнцов и
мудрости, не выходящей за рамки молодежного клуба.

Приведем один из многих
примеров официального пуэрилизма. Газета Правда от 9 января 1935 г. сообщала,
что в Курской области местная советская власть за недостачу в поставках зерна
переименовала три колхоза -- Имени Буденного, Имени Крупской и Красная Нива -- в
Лодырь, Саботажник и Бездельник. Хотя это свидетельство trop de zele [усердия не
по разуму] вызвало порицание по адресу соответствующего органа власти со стороны
центрального комитета партии и названная мера была отменена, сама духовная
атмосфера выглядит от этого не менее красноречиво. Манипуляции с именами типичны
для периодов политической экзальтации -- как в дни Конвента3, так и в
сегодняшней России, которая решила заново окрестить большие старинные города
именами святых своего нынешнего календаря.

...Вряд ли нужно доказывать, что
наличие игрового фактора в английской парламентской жизни не только явствует из
дискуссий и из традиционных форм организации собраний, но связано и со всей
системою выборов.
Еще более ярко, чем в британском парламентаризме, игровой элемент проявляется в
американских политических нравах. Задолго до того, как двухпартийная система в
Соединенных Штатах приняла характер почти что двух противостоящих спортивных
команд, чье политическое различие едва ли уловимо для постороннего, предвыборная
кампания здесь уже напоминала по своему облику большие национальные игры.
Президентские выборы 1840 г. задали тон всем последующим.


Кандидатом тогда был популярный генерал Харрисон. Программы у его сторонников не было, но случай
снабдил их символом -- log-cabin, грубой бревенчатой хижиной пионеров, и с этим
знаком они победили. Выдвижение кандидата силою большинства голосов, то есть
всей мощью крика, завершилось инаугурацией на выборах 1860 г., когда Линкольн
получил пост президента. Эмоциональный характер американской политики заложен
уже в самых истоках национального темперамента; да никогда и не скрывалось, что
своим происхождением он обязан примитивным отношениям среди пионеров. Слепая
верность партии, тайные организации, массовый энтузиазм в сочетании с ребяческой
жаждой внешних символов придают игровому элементу американской политики нечто
наивное и непосредственное, чего лишены более молодые массовые движения Старого
Света.

Менее простой, чем в обеих названных странах, выглядит игра в политике Франции.
Несомненно, есть повод рассматривать под знаком игры практику многочисленных
политических партий, которые большей частью представляют интересы отдельных
личностей или групп и, вопреки всяким государственным интересам, своей тактикой
свержения кабинетов то и дело подвергают страну опасностям политических
кризисов. Однако слишком очевидные корыстные цели коллективной или
индивидуальной выгоды в деятельности партий, видимо, плохо согласуются с
сущностью настоящей игры.

...Все, что связывало войну с культом и празднеством, исчезло из войн
нашего времени, и с этим отчуждением от игры война также утратила и свое место в
качестве элемента культуры. И все-таки она остается тем, чем назвал ее
Чемберлен9* в своем выступлении по радио в первые дни сентября 1939 г., --
азартной игрой, а gamble.
Мысль об игре не может прийти в голову, если стать на позицию подвергшихся
нападению, тех, кто борется за свои права и свободу. Но почему нет? Почему в
этом случае невозможна ассоциация между борьбой и игрою? -- Потому что здесь
борьба обладает нравственной ценностью и потому, что именно нравственное
содержание является тем пунктом, где квалификация игры теряет свое значение.



Разрешить извечное сомнение "игра -- или серьезность" можно в каждом отдельном
случае лишь с помощью критерия этической ценности. Тому, кто отрицает
объективную ценность права и нравственных норм, никогда не удастся разрешить это
сомнение. Политика всеми своими корнями глубоко уходит в первобытную почву
состязательно-игровой культуры. Освободиться от нее и подняться над нею политика
может лишь через этос, который отвергает правомочность подхода "друг -- или
враг" и не принимает притязаний собственного народа за наивысшую норму.
Шаг за шагом мы приблизились к заключению: подлинная культура не может
существовать без некоего игрового содержания, ибо культура предполагает
определенное самоограничение и самообуздание, определенную способность не
воспринимать свои собственные устремления как нечто предельное и наивысшее, но
видеть себя отгороженной некоторыми добровольно принятыми границами.

Культура
все еще хочет, чтобы ее в некотором смысле играли -- по взаимному соглашению
относительно определенных правил. Подлинная культура требует всегда и в любом
отношении fair play [честной игры], a fair play есть не что иное, как выраженный
в терминах игры эквивалент добропорядочности. Шпильбрехер разрушает самое
культуру. Чтобы это игровое содержание культуры было культуросозидающим или
-способствующим, оно должно оставаться чистым. Оно не должно состоять в
оболванивании или в отступничестве от норм, предписываемых разумом,
человечностью или верой.

Оно не должно быть ложным фантомом, маскирующим замысел
осуществления определенных целей с помощью намеренно культивируемых игровых
форм. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Ее цель -- в ней самой. Ее дух
и ее настроение -- атмосфера радостного воодушевления, а не истерической
взвинченности. В наши дни пропаганда, которая хочет проникнуть в каждый участок
жизни, действует средствами, рассчитанными на истерические реакции масс, и
поэтому -- даже там, где она принимает игровые формы -- не в состоянии выступать
как современное выражение духа игры, но всего лишь -- как его фальсификация.
200
Глава XII



В обсуждении нашей темы мы старались так долго, как только возможно,
придерживаться понятия игры, которое исходит прежде всего из позитивных и вполне
очевидных ее признаков. Другими словами, мы брали игру в ее наглядном
повседневном значении и хотели удержаться от короткого замыкания ума, все
объясняющего с позиций игры. Тем не менее к концу нашего изложения именно это
подстерегает нас и понуждает к отчету.
"Игрою детей называл он людские мнения", -- гласят в позднейшем изложении слова
Гераклита9. В начале нашего рассмотрения10 мы приводили слова Платона,
достаточно важные, чтобы прозвучать еще раз. "Хотя дела человеческие не стоят
большой серьезности, но приходится быть серьезным, пусть и нет в этом счастья".

Найдем же наиболее подходящее применение этой серьезности. "Серьезным следует
быть в том, что серьезно, а не наоборот. По самой природе вещей Божество
достойно всяческой благословенной серьезности. Человек же сотворен, дабы служить
игрушкою Бога, и это, по существу, самое лучшее для него. Посему должен он
проводить свою жизнь, следуя своей природе и играя в самые прекрасные игры, хотя
полагать это и противоречит тому, что ныне принято". Поскольку игра есть
наисерьезнейшее, "следует проводить жизнь, играя в определенные игры, с
жертвоприношениями, пением и танцами, дабы снискать милость богов и победить в
битвах". Поэтому "люди должны жить согласно свойствам своей природы, ибо во
многих отношениях они куклы и лишь в малой степени причастны истине"11.

"Ты полностью принижаешь род человеческий, чужеземец", -- возражает другой. На
что тот отвечает: "Прости меня. Взирая на Бога и взволнованный этим, сказал я
эти слова. Если тебе угодно, не будем считать наш род ничтожным, но достойным
некоторой серьезности"



Из заколдованного крута игры человеческий дух может вырваться, устремляя взгляд
в наивысшее. Продумывая вещи чисто логически, слишком далеко он не уйдет. Когда
человеческая мысль проникает во все сокровища духа и испытывает все великолепие
его могущества, на дне всякого серьезного суждения она всякий раз обнаруживает
некий остаток проблематичного. Любое высказывание решающего суждения признается
собственным сознанием как не вполне окончательное.

В том пункте, где суждение
колеблется, исчезает сознание полной серьезности. И старинное "все -- суета"
вытесняется, пожалуй, более позитивно звучащим "все есть игра". Это кажется
дешевой метафорой и каким-то бессилием духа. Но это -- мудрость, к которой
пришел Платон, называя человека игрушкой богов. В чудесном образе мысль эта
возвращается в Книге притчей Соломоновы12. Там Премудрость, источник
справедливости и владычества, говорит, что прежде начала творения, играя пред
Богом, была она Его радостью и, играя в земном кругу Его, разделяла радость с
сынами человеческими.
201
Homo ludens

Тот, у кого голова пойдет кругом от вечного обращения понятия игра -- серьезное,
найдет точку опоры, взамен ускользнувшей в логическом, если вернется к
этическому. Игра сама по себе, говорили мы в самом начале, лежит вне сферы
нравственных норм. Сама по себе она не может быть ни дурной, ни хорошей. Если,
однако, человеку предстоит решить, предписано ли ему действие, к которому влечет
его воля, как нечто серьезное -- или же разрешено как игра, тогда его
нравственное чувство, его совесть незамедлительно предоставит ему должный
критерий.

Как только в решении действовать заговорят чувства истины и
справедливости, жалости и прощения, вопрос лишается смысла. Капли сострадания
довольно, чтобы возвысить наши поступки над различе-ниями мыслящего ума. Во
всяком нравственном сознании, основывающемся на признании справедливости и
милосердия, вопрос "игра - или серьезное", так и оставшийся нерешенным,
окончательно умолкает.

http://www.citycat.ru/rest/cards/painting/