ВОЛШЕБНЫЙ СВЕТ ЦИВИЛИЗАЦИИ :: ЭССЕ ТОЛКИЕНА "О волшебных историях"

[jaga_lux_2]

Дряхлое сердце мое, очнись,
Вырвись из плена дряхлых дней!
В сумерках серых печаль развей,
В росы рассветные окунись.

Твоя матерь, Эйре, всегда молода,
Сумерки мглисты и росы чисты,
Хоть любовь твою жгут языки клеветы
И надежда сгинула навсегда.

Сердце, уйдем к лесистым холмам,
Туда, где тайное братство луны,
Солнца и неба и крутизны
Волю свою завещает нам.

И Господь трубит на пустынной горе,
И вечен полет времен и планет,
И любви нежнее - сумерек свет,
И дороже надежды - роса на заре.
               У.Б.Йейтс В СУМЕРКИ

Утверждая, что мы, как народ и страна, являемся неотъемлемой частью евро-атлантической цивилизации, мы начисто забыли, что основа этой самой цивилизации есть мифы, легенды, волшебство и мистика. Главная массовая, можно сказать, народная линия - поход, или квест в поисках священной тайны, которая единственно может спасти не только человечество, но и каждого живущего такой краткой и мимолетной жизнью на Земле, никак не меньше. Вся культура, фольклор, искусство, литература и, конечно же, поэзия, заострены именно на такие, чрезвычайно идеалистические цели. Не золотому тельцу и его прагматичным служителям сужденно создать цивилизационные архетипы. Прагматики и дельцы - рабы идеала, его обслуга, как бы они сами себя не называли. И это прекрасно доказано в Библии, когда любители этого самого животного просто вымерли в пустыне, и не суждено им было увидеть Землю Обетованную. 


В этой культурной волне, которая с радостью несет вперед и вверх понимающих и любящих, и до конца времен будет тащить за собой несогласных, кельская поэтика мифа является центром легендарного мира света. Или, как называл это Дж. Толкиен, той Волшебной страной, которую мы все создаем сами - и вдруг осознаем, что уже живем в ней, самым реальным образом, даже если и нам она кажется сном в летнюю ночь. Отказываясь от знания эльфов, не замечая красоту фей и волшебниц, пренебрегая магическим кристаллом поэзии, мы скатываемся в антикультуру номадов, без памяти и традиций, живущих лепешками повседневности.



Кстати, цари и особенно царицы Российской империи хорошо это понимали, поэтому в поисках европейской культуры, отсутствующей в захолустье торгашеской Москвы, не желая показаться Европе правителями диких бессмысленных народов, нагло украли наше многотысячное наследие, украинские, или, если хотите, киевские, волшебные сказки, Соловьев-разбойников, чей свист раздавался над муромской дорогой и броварскими лесами, Добрыню, киевского князя, правителя Новгорода, Илью Муромца, прославленного своими подвигами и похороненного в нашей Лавре, наших культурных легендарных героев, волхвов и киевских богов, колдунов и даже зачаровывающие гусли Садко.
А также нашего готически-мистического Гоголя, умевшего так необыкновенно и вдохновенно переплетать древние чары с реальной жизнью украинских козаков и крестьян, владык и слуг, самых обычных людей, живущих в Волшебной стране Украина.

Наша земля, наши воды излучают магию, ею пронизан сам воздух и буйные ветра, раздувающие травы и листья на древних дубах.
Много веков создавал наш народ чудесные сказания, истории и легенды, заклинания и заговоры, все, что выражает смутные желания и ясную надежду - думаю, волшебных историй Украины также хватило бы на всю Европу, как и кельтских мифов.



На наших полях прячутся в траве и колдуют мавки, на берегах Днепра танцуют кругами русалки, ведьмы испокон века жили в Киеве, на Лысой горе - ну не в Москве или Рязани им жить, в самом деле. У нас улицы названы до сих пор именами языческих богов - Волошская, например, совсем рядом с христианскими храмами. А Татарка? Половецкая улица? Да что говорить! Нет у нас Артура и Грааля - но ведь был герой-воин Святослав, Владимир Мономах, покоритель половцев, между прочим. Правда, его знаменитую княжескую шапку  ухитрились прибрать к рукам жадные руки наследников батыевых. И скифы совсем не в тех землях жили, которые Блок полагал "российскими". Не подходило им низменное болото, предпочитали вольные богатые земли, которые мы сейчас называем нашими, украинскими. Нам все это не надо? Мы умные, в сказки и всяких там эльфов, могущественные мечи и заколдованных принцесс не верим - нам бы кусок хлеба и сала... Так о какой цивилизации может идти речь? В Германии тоже любят пиво и сосиски, однако и гномов не чураются, и эльфы там свои люди (река-то Эльба!), о балладах с Лорелеями и прочих коварных флейтистах вообще молчу.


Когда читаешь, как ирландцы плачут, когда поют песни на их языке - обычные блоггеры, не поэты и не музыканты, как-то глубже понимаешь, почему мы все свое готовы отдать безвоздмездно, т.е. даром. У нас никто не плачет, язык комментариев специфический, если они вообще есть, - да и зачем нам всякая ерунда про магию и сказки! Наши певицы, так проникновенно певшие о нашем родном мире, тягаются с рекламой известной политикессы, а потом, не получив ни копья, опять рекламируют, но уже зубные протезы (что, впрочем, по сути одно и то же).




А украинские писатели и прочие художники околачиваются в Москве, в жажде продать свои гениальные творения и всячески способствуя "великой творческой задаче" - придание этому городу некоей ауры артистического центра. Этому не бывать, естественно - но наша богемная рать никак не может сего факта осознать до конца. Так что видим, как говорили древние мудрецы: кака вверху, така внизу. Даже и без чечевичной похлебки готовы растоптать свое, посмеяться, вернее, подло позубоскалить над "шароварами" "вышиванками", выкинуть из музея наших гениальных художниц, наплевать буквально на все украинское - забыв, что над русскими сарафанами что-то никто не смеется в соседнем уделе, и над косовороткой, и над кокошниками. Эхма-тру-ля-ля!  




Вот такой народище,  который почему-то называет себя украинцами, наследниками кобзарей и мирового уровня поэтов и художников, могучих воинов и героев, а также огромного волшебного мира нашей души и тысячелетних  легенд. Отвергая равнодушием архетип нашей, общей с Европой цивилизации, мы лишаем себя будущего, как народ. Я уже читала, что и Вий, оказывается, русский, то бишь славянский (!) колдун. Наверно, то Хома Брут прямо с Тверского бульвара явился мертвую панночку заговаривать. Смешно, ей-богу, до слез.

Полагаю, надо учиться у ирландцев, и не только у них, бережному отношению к своему, включая, между прочим, и трипольскую культуру, не бояться жить в мире, созданном воображением наших предков - просто перейти туда, где свет и тьма неотличимы в своем чарующем сиянии, и дивные песни поют нам девы деревьев и вод, древние боги зовут переливами сопилки, над лесами и полями пролетают неотразимые красавицы на метлах, цветет папоротник, сгубивший не одну душу, характерники останавливают бурю, и мрачные колдуны зажигают обманные огни по темным руинам старинных замков... 
Пора прекратить охаивать все и вся по указке московского дирижера. Vita brevis, ars longa, господа хорошие.



Вся многовековая сила украинского мифа должна помочь нашему народу, который все же един в своей любви к родной стране - иначе задушит пошлость и жадность, развратит ложь и фарисейство.
 
Войдя в страну волшебства и чар, мы увидим, что наше место за общим, европейским столом - понимая других, поймем, наконец, и себя.
Потому с удовольствием буду еще писать  про кельтских, вернее, уже всеобщих эльфов и фей, хранителей нашей прекрасной и уникальной цивилизации.

Вглядись: тропинка чуть видна.
Пророс терновник меж камней...
О, это Праведных тропа.
Немногие идут по ней.
 
А вот широкий, тарный путь,
Где на лугах блестит роса…
То этот путь – стезя Греха,
А не дорога в Небеса.

И вот чудесная тропа
В холмах зеленой стороны.
То путь в Волшебную Страну.
Мы по нему идти должны.



А пока несколько отрывков из эссе Джона Рональда Руэла Толкиена "О волшебных сказках"

(прочитайте все эссе, включая примечания - эти слова настоящего Профессора  и Мастера (не путать с булгаковским ни в коей мере) созвучны современности намного больше, чем болтовня многих ныне живущих и кропающих нечто несоразмерное уму, просто глупости... )

..."Сверхъестественный" – слово трудное в небезопасное в любом смысле – узком или широком. Однако, например, к эльфам оно вообще неприменимо, разве что мы будем расценивать префикс "сверх" как показатель превосходной степени. Как раз человек в сравнении с волшебными существами воспринимается как нечто сверхъестественное – и, кстати, часто маленького роста, – а волшебные существа куда естественнее в ближе к природе, чем человек. Такими уж они родились.


Фея – имя существительное, более или менее эквивалентное по значению слову "эльф". Появилось оно сравнительно недавно. Его почти не использовали до эпохи Тюдоров. Весьма показательно, что первое его употребление (единственное до 1450 года), зафиксированное Оксфордским словарем, это строчка из поэмы Дж. Гауэра (1325 – 1408) “Confessio Amantis”: “as he a were a faierie”. Но Гауэр имел в виду вовсе не фей. У него сказано: “as he were of faierie” – в том смысле, что герой был похож на обитателя Волшебной Страны



...для нормального англичанина волшебные сказки – это истории не о феях и эльфах, а о Волшебной Стране, т. е. о том мире или королевстве, где, помимо фей и эльфов, а также гномов, ведьм, троллей, великанов и драконов, чего только нет: там есть моря, солнце, луна, небо; там есть земля и все, что с ней связано – деревья и птицы, вода и камень, вино и хлеб, да и мы сами, смертные люди, если оказались во власти чудесных чар.
Истории, посвященные исключительной жизни фей, которые в современном английском языке включаются в понятие "эльфы", сравнительно редки и, как правило, малоинтересны. Гораздо чаще хорошие сказки повествуют о приключениях именно человека в волшебном царстве, полном опасностей, или у его туманных границ. Это и естественно, ибо, если эльфы действительно существуют и при этом независимо от наших сказок о них, то безусловно верно следующее: эльфам, в общем-то, нет дела до людей, а людям – до эльфов. У нас с ними разные судьбы, и наши пути редко пересекаются. Даже близ границ Волшебной Страны мы с ними встречаемся лишь случайно*.
*
Это остается в силе, даже если эльфы – лишь творение человеческого сознания, если они "истинны" лишь как определенное отражение представлений человека об Истине.
 
 
Таким образом, определение волшебной сказки – что она такое или чем должна быть – зависит не от определения или исторического анализа понятий "эльф" и "фея", а от самой природы Волшебной Страны, от тех ветров, что веют там. Не стану даже пытаться найти этому какое-то определение или просто описывать. Это невозможно. Здесь словесные тенета не помогут, ибо одна из особенностей Волшебной Страны – быть доступной восприятию, но не описанию. Понятие это включает множество составляющих, но анализ каждого из них вряд ли откроет тайну целого. И все же надеюсь, что сказанное далее по другим вопросам даст представление и о том, какою мне видится волшебная Страна. Пока же скажу лишь одно. Волшебная сказка – это такая история, которая имеет непосредственное отношение к Волшебной Стране, сама будучи любого жанра – сатирической, приключенческой, морализаторской или фантастической.


Само же слово "волшебство" имеет почти точный синоним: "магия", однако это магия особого рода и направленности, полярно противоположная вульгарным приемам старательного, действующего согласно магической науке колдуна. Существует непременное условие: если сказка сатирическая, смеяться нельзя лишь над одним – над самим волшебством. Даже в такой сказке его следует принимать всерьез, без шуток и рациональных объяснений. Достойный восхищения пример такой серьезности – средневековый роман "Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь".



...Мифология вовсе не болезнь, хотя, как и все человеческое, заболеть может. С таким же успехом можно сказать, что мышление – болезнь сознания. Ближе к истине звучало бы утверждение, что языки, особенно современные европейские языки, – недуг, которым поражена мифология. И все же язык нельзя оставлять без внимания. Язык (как орудие мышления) и миф появились в нашем мире одновременно. Человеческое сознание, наделенное способностью обобщать и абстрагировать, воспринимает не только зеленую траву, отличая ее от всех других объектов (и обнаруживая, что она красива), но видит также, что, будучи травой, она еще и зелена.


Если мы можем отделить зелень от травы, голубизну от неба, красноту от крови, мы уже в какой-то сфере обладаем волшебной силой, и в нас пробуждается желание использовать эту силу в мирах, лежащих за пределами нашего сознания. Это не значит, что мы правильно распорядимся своими чарами в любом из этих миров. Мы можем придать человеческому лицу мертвенно-зеленый оттенок – и получится страшилище; можем покрыть леса серебряной листвой, а овец золотым руном и вложить жаркое пламя в грудь холодного пресмыкающегося. И эта так называемая "фантазия" породит небывалое: Волшебную Страну. Человек станет творцом вторичного мира.

Таким образом, важнейшее свойство Волшебной Страны в том, что она мгновенно овеществляет порождения "фантазии". Не все из них, разумеется, прекрасны и даже не все безопасны, во всяком случае – у человека падшего. И, выдумав эльфов, обладающих тем же свойством овеществлять фантазии (не знаю, правда это или просто слухи), человек наградил их собственными пороками: эльфы не очень-то добры.

...Возможно, боги и получили красоту и различный цвет кожи благодаря великолепию природы, но именно человек добыл для богов эти дары, отделил и их самих от обычного солнца, луны и облаков, именно человек наделил богов индивидуальностью, персонифицировал их. И, наконец, отблеск или тень божественного боги тоже получили при непосредственном участии человека из сотворенного им невидимого вторичного мира. Между высшей и низшей мифологией нет глубокого различия. Их герои живут, если живут вообще, одной и той же жизнью так же, как в мире смертных уживаются короли и крестьяне.


...Думаю, совершенно очевидно, что король Артур – тоже историческая личность, хоть и не слишком большого масштаба, – аналогичным способом попал в горшок, где довольно долго варился вместе со множеством более древних образов и явлений из области мифологии и волшебной сказки, и даже с такими "заблудшими овцами" истории, как Альфред Великий*, что оборонялся от датчан и, наконец, явился вновь – уже в качестве короля Волшебной Страны.





...Иногда в мифологии действительно ощущается нечто "возвышенное": божественные качества, право на власть (в отличие от обладания властью), заслуженное поклонение – в общем, "религия". Эндрью Лэнг как-то сказал (и его за это до сих пор хвалят), что мифология и религия (в строгом смысле слова) – два разных понятия, которые неразрывно переплелись, хотя мифология сама по себе почти не имеет религиозного значения*.



...Так или иначе, мифология и религия переплелись – а может быть, когда-то в давние времена их разъединили – и с тех пор они медленно, через лабиринт ошибок, через хаос движутся к новому слиянию. Даже у сказок как жанра есть три лика: мистический, для изображения сверхъестественного; магический, для изображения природы; зеркало жалости и презрения, отражающее Человека. Основной лик Волшебной Страны – магический. Частота появления волшебной сказки в двух других обличьях (таковое случается) зависит от конкретного рассказчика. Волшебную сказку можно использовать как Miroir de Homme (Зеркало Человека); а можно и (хотя и не с такой легкостью) превратить в орудие Тайны, в мистерию




...Но когда сделано все, что может сделать исследователь, – когда собраны и сопоставлены сказания разных стран, когда объяснены те или иные элементы, постоянно встречающиеся в волшебных сказках (мачехи, заколдованные медведи и быки, ведьмы-людоедки, запретные имена и т. п.), объяснены как пережитки древних и весьма распространенных обычаев или распространенных обычаев или представлений, которые некогда считались истинными, а не фантастическими, – остается еще вопрос, о котором слишком часто забывают: какое действие оказывают в настоящее время эти отголоски старины, сохранившиеся в сказках.

Прежде всего, в настоящее время они считаются древними, а древность привлекательна уже сама по себе. С детства со мною остались красота и ужас гриммовского "Можжевельника" (Von dem Machandelboom) с его изысканным и трагическим началом, отвратительным каннибальским варевом, ужасными костями, веселой и мстительной душой птички, которая вылетает из тумана, окутавшего дерево. И все же главное, что сохранила память от этой сказки, – не красота и не ужас, а отдаленность, огромная бездна времени, даже несопоставимая с twe tusend Johr (двумя тысячелетиями). Без варева и костей – которые теперь часто скрывают от детей в смягченных обработках сказок братьев Гримм* – это ощущение почти исчезло бы. Не думаю, что мне повредили сказочные ужасы, какие бы мрачные верования и обычаи древности их ни породили.
*
А не надо бы – или уж скрывать всю сказку, пока желудки у них не стали покрепче.



 
Такие сказки теперь воспринимаются читателем как мифы или же производят всеобъемлющее, не поддающееся анализу воздействие, совершенно не зависящее от находок сравнительной фольклористики, и наука эта не может его ни испортить, ни объяснить. Такие сказки открывают дверь в Другое Время, и, переступив порог хотя бы на мгновение, мы оказываемся вне нашей эпохи, а может быть, и вне Времени вообще.


...Лично у меня не было особого желания верить. Я хотел знать. А вера зависела от того, в каком виде до меня доходила сказка – из уст старших или в виде текста, – а также – от тональности и качества самой сказки. Не помню ни единого случая, когда бы удовольствие, доставляемое сказкой, зависело от веры в то, что описанное в ней может случиться или случалось в "реальной жизни". Волшебные сказки для меня тогда были связаны в первую очередь не с тем, что это возможно, а с тем, что этого очень хочется. Если при чтении сказки очень хотелось, чтобы что-то сбылось – и оно непременно сбывалось, хотя и в самом конце, – значит, это была хорошая сказка.


...Но куда лучше была страна Мерлина и Артура, а лучше всех стран – неведомый Север повелителя драконов Сигурда из рода Вельсунгов. Попасть в такую страну я желал больше всего на свете. Мне и в голову не могло прийти, что дракон и лошадь – существа одного порядка, и не только потому, что лошадей я видел каждый день, но никогда не встречал даже следа драконьей лапы. На драконе отчетливо видно было тавро Волшебной Страны. В какой бы стране он ни появлялся, вокруг него сразу же возникал Другой Мир. Фантазия, создающая или позволяющая хоть на миг увидеть иные миры, была для меня путем в Волшебную Страну.



Я страстно желал видеть драконов. Конечно, я отнюдь не был богатырем и не хотел, чтобы они появились по соседству и вторглись в мой сравнительно безопасный мирок, где можно было спокойно, никого не боясь, читать сказки*. Но мир, в котором существовал хотя бы воображаемый дракон Фафнир, убитый Сигурдом, становился богаче и красивее, несмотря на грозную опасность. Так житель мирной плодородной равнины может с упоением слушать об исхлестанных ветром утесах или о бескрайнем бурном море и стремиться к ним всей душой, ибо душа сильнее и мужественнее слабого, уязвимого тела.



...Совсем другое дело – театр в Волшебной Стране, спектакли, которые эльфы, согласно многочисленным свидетельствам, часто показывали людям. Здесь фантазия оживает с реализмом и непосредственностью, недостижимыми для любых театральных механизмов, созданных людьми. В результате, обычно эти представления так воздействуют на человека, что он не просто верит в выдуманный мир, но как бы сам – физически – туда попадает. По крайней мере, ему так кажется. Это ощущение очень похоже на сон, и люди иногда их путают. Но присутствуя на спектакле в Волшебной Стране, вы попадаете внутрь сна, сплетенного чужим сознанием, причем можете даже не подозревать об этом тревожном факте.

Вы воспринимаете "вторичный" мир непосредственно, и это столь сильное зелье, что вы всему верите по-настоящему, какими бы чудесными ни были происходящие события. Вы в плену иллюзии. Всегда ли это нужно эльфам – другой вопрос. По крайней мере, сами они при этом от иллюзии свободны. Для них такой театр – род Искусства, отличный от Чародейства и Волшебства в прямом смысле. Они не живут внутри своих произведений, хотя, надо думать, могут себе позволить работать над драмой дольше, чем артисты-люди.
Первичный, реальный мир у эльфов и людей один и тот же, хотя они его по-разному воспринимают и оценивают.



Нам необходимо слово для обозначения этого мастерства эльфов. Но все прежние термины как-то стерлись, потеряли свой первоначальный смысл. Первым приходит в голову слово "магия", и я его в этом значении уже использовал, но мне не следовало этого делать. "Магией" нужно называть действия волшебника. А искусство – род деятельности человека, порождающей, как бы между прочим, и вторичную веру (хотя это не единственная и не конечная цель искусства). Эльфы тоже пользуются искусством подобного рода, хотя с гораздо большим мастерством и легкостью, чем люди, – по крайней мере, на это указывают свидетели.

Но более действенное, присущее лишь эльфам мастерство я, за неимением более подходящего слова, буду называть Чарами. Чары создают "вторичный" мир, в который могут войти и его создатель, и зритель. Пока они внутри, их чувства воспринимают этот мир как реальность, хотя по замыслу и цели он абсолютно искусственен. В чистом виде Чары сродни Искусству. В отличие от них, Магия меняет реальный мир (или притворяется, что делает это). И неважно, кто пользуется Магией – эльфы или люди. Все равно, это не Искусство и не волшебные Чары. Магия – это набор определенных приемов; ее цель – власть в нашем мире, господство над неживыми предметами и волей живых существ.

Именно к этому дару эльфов – волшебным Чарам – и тяготеет фантазия человека. Если ее полет удачен, она ближе к их мастерству, чем любая другая форма Искусства. Суть многих историй, которые рассказывают люди об эльфах, составляет видимое или скрытое, чистое или замутненное стремление к живому, воплощенному искусству, позволяющему создавать новые миры. Это желание внутренне не имеет ничего общего с жадным стремлением к личной власти, каким бы внешним сходством оба эти желания ни обладали, характерным для обычного колдуна.

Сами эльфы по большей части сотворены именно благодаря этому благородному желанию – точнее, их лучшая (но все же опасная) часть. От них-то мы и можем узнать, каково главное устремление человеческой фантазии, даже если она же их и породила – а может, именно поэтому. Эту жажду творчества лишь обманывают всякие подделки – будь то невинные, хоть и неуклюжие, потуги драматурга или злые козни колдуна. В нашем мире эту жажду человек утолить до конца не может, а потому она вечна. Чистому желанию этому не требуются ни иллюзии, ни колдовство, ни власть; оно жаждет взаимного обогащения, ему нужны не рабы, а товарищи – в общем деле и в общих наслаждениях.



Многим фантазия кажется подозрительной, если не противозаконной: она создает "вторичный" мир, странным образом трансформируя мир реальный и все, что в нем; соединяет по-новому части существительных и придает прилагательным новый смысл. Кое-кому она кажется чем-то вроде детской забавы, свойственной лишь периоду юности как в развитии человека, так и целых народов. Что до законного права фантазии на существование, то я просто процитирую небольшой отрывок из письма, когда-то написанного мною человеку, который называл все мифы и сказки "враньем" (хотя, надо отдать ему справедливость, был достаточно мил и лишь смущенно называл волшебные сказки "посеребренной ложью").

«Мой милый сэр, – писая я, – не навек
Был осужден и проклят человек.
Пусть благодати ныне он лишен,
Но сохранил еще свой древний трон.
Ведь белый луч, через него пройдя,
Рождает семь цветов; они ж плодят
Живые образы – сознания дары.
Так он творит вторичные миры.
Пускай мы спрятали за каждый куст
Драконов, эльфов, гоблинов. И пусть
В богах смешали мы со светом мрак –
Мы обладаем правом делать так.
Как прежде, праву этому верны,
Творим, как сами мы сотворены».
 
Фантазия – естественная деятельность человеческого разума.
Она ничуть не оскорбительная для него и тем более не вредит ему. Она не притупляет жажды научных открытий и не мешает их воспринимать. Напротив, чем острее и яснее разум, тем ярче фантазии, им порожденные. Если бы вдруг оказалось, что люди больше не желают знать правду или утратили способность ее воспринимать, фантазия тоже зачахла бы. Если с человечеством когда-нибудь случится нечто подобное (а его не так уж и невероятно), фантазия погибнет и превратится в болезненную склонность к обману.




...У фантазии есть и существенный недостаток: она труднодоступна. На мой взгляд, творческий потенциал фантазии еще далеко не исчерпан.


Не только создать "вторичный" мир, в котором светит зеленое солнце, но и повелевать верой в этот вымышленный мир – вот задача, для выполнения которой понадобится немало труда и размышлений, и конечно же, особое умение, сродни искусству эльфов. Мало кто рискнет выполнить эту задачу. Но если все же рискнули и задача в какой-то степени решена, перед нами оказывается редкостное достижение Искусства – образец его повествовательной разновидности, по форме близкой самым древним и самым лучшим образцам фольклора.

Люди сохраняют свое право на фантазию. Мы творим в меру наших способностей и разумений, ибо сами были сотворены, но по образу и подобию Творца.


...Мы должны вновь всмотреться в зелень листвы. Пусть нас заново поразят (но не ослепят) синий, желтый, красный цвета. Нам хорошо бы встретиться с кентавром и драконом, а потом неожиданно узреть, подобно древним пастухам, овец, псов, лошадей... и волков. Восстановить душевное равновесие хорошо помогают волшебные сказки.

...Нам в любом случае нужно вымыть окна, чтобы ясно разглядеть все, что вокруг нас, освободить его от тусклой пелены банальности или изведанности – избавить все это от наших собственнических притязаний. Воображению труднее всего трансформировать лица близких нам людей. Так же сложно и увидеть их свежим взглядом, осознать, что они друг на друга похожи и не похожи, что все они – лица, но каждое из них уникально. Эта "стертость'' – наказание за "присвоение": все, что стало банальным или слишком хорошо знакомым нам (а это очень плохо), мы некогда на законных основаниях или мысленно присвоили. Мы говорим, что знаем этих людей, эти вещи. Но и людей, и вещи, некогда привлекшие нас своим блеском, цветом, формой, мы заграбастали, заперли под замок в своей сокровищнице, стали обладать ими – и перестали на них смотреть.


...творческая фантазия, которая занята другим делом (пытается создать что-то новое), может отпереть вашу сокровищницу и освободить все запертые там вещи, выпустить их, как птиц из клетки. Тогда драгоценные камни обратятся в цветы или пламя, и это послужит вам предупреждением, что все, чем вы владели, все, что вам давно знакомо, обладает огромной скрытой силой, отнюдь не скованной цепями, и не принадлежит более ни вам, ни вашей душе.



Этому освобождению помогают фантастические элементы в несказочных стихах и прозе, даже если они часто декоративны или случайны. Но гораздо сильнее действует волшебная сказка, построенная на фантастическом фундаменте, такая, где фантазия является ядром повествования. Фантазия строится из элементов реального мира, но искусный ремесленник любит материал, с которым работает, знает, чувствует глину, камень, древесину, как может знать и чувствовать только творец, владеющий искусством созидания. Когда был выкован Грам *, миру явилось холодное оружие; появление на свет Пегаса облагородило лошадей; в ореоле славы предстали корни и ствол, цветы и плоды деревьев после создания мирового или "космического древа".
*
 Меч Сигурда, которых он убил дракона Фаернира. – Прим, переводчика.

Вообще сказки во многом (а лучшие из них – в основном) имеют дело с простыми, лежащими в основе всего фактами и явлениями, не тронутыми фантазией. Но они, будучи помещены в сказку, начинают светиться неожиданно ярким светом, ибо сказочник, позволяющий себе "вольности" с Природой, – скорее ее возлюбленный, чем раб. Именно благодаря сказкам я впервые угадал скрытую силу слов и чудесную природу вещей: камня, древесины, железа; деревьев и травы; дыма и огня; хлеба и вина.





...И, наконец, мы подошли к самому древнему и глубокому желанию человека – осуществить Великое Бегство от реальности, а значит, от Смерти. В сказках есть много примеров и способов такого бегства – можно сказать, здесь присутствует истинно эскейпистское начало или, я бы сказал, стремление к спасению. Однако то же самое мы находим и в несказочной литературе (особенно в научной фантастике), а также – в научных и философских исследованиях. Сказки создают люди, а не эльфы.

В том, что сочиняют о людях эльфы, наверняка часто встречается тема бегства от бессмертия, свойственного эльфам. Но нельзя ожидать, чтобы истории, выдуманные обычными людьми, поднялись до такого уровня. Впрочем, и это часто случается. Сказки немногое изображают столь же ярко, как безмерно тяжкую ношу бессмертия или, скорее, бесконечно повторяющегося жизненного цикла, на который оказывается осужден избежавший Смерти. С давних пор и до наших дней сказка настойчиво стремится донести до нас эту истину.

Но воображаемое удовлетворение древних желаний человечества – не единственный аспект восстановления душевного равновесия, которое дают волшебные сказки. Гораздо важнее – счастливая концовка. Я даже рискнул бы утверждать, что в настоящей волшебной сказке счастливая концовка обязательна.


...Радость от счастливой концовки волшебной сказки – или, точнее, счастливой ее развязки, нежданного радостного поворота ее сюжета, ибо сказки никогда по-настоящему не кончаются – вот одно из благ, которыми волшебная сказка особенно щедро оделяет людей. По сути своей это не радость "эскейписта" или "чудом спасшегося". В сказочном оформлении, то есть как бы пришедшая из Волшебной Страны, эта радость – неожиданно и чудесно снизошедшая благодать, которая, может быть, больше никогда не возвратится.

Она не противоречит существованию "дискатастроф" (печальных концовок), скорби и несбывшихся надежд: ведь без этого невозможна и радость избавления от несчастий. Но она отрицает (если хотите, вопреки множеству фактов) полное и окончательное поражение человека и в этом смысле является евангелической благой вестью, дающей мимолетное ощущение радости, радости, выходящей за пределы этого мира, мучительной, словно горе...
1947 год





http://fairypot.narod.ru/story/Tolkien.htm

Into the Twilight

Out-worn heart, in a time out-worn,
Come clear of the nets of wrong and right;
Laugh, heart, again in the grey twilight;
Sigh, heart, again in the dew of the morn.

Your mother Eire is always young,
Dew ever shining and twilight grey;
Though hope fall from you and love decay,
Burning in fires of a slanderous tongue.

Come, heart, where hill is heaped upon hill:
For there the mystical brotherhood
Of sun and moon and hollow and wood
And river and stream work out their will;

And God stands winding His lonely horn,
And time and the world are ever in flight;
And love is less kind than the grey twilight,
And hope is less dear than the dew of the morn.

William Butler Yeats 1902




“She was (and knew she was) my Luthien.” -J.R.R. Tolkien
One day, perhaps, a man will find me dancing and singing in a green field and say, “Behold, I have found my Luthien and I shall be her Beren.”